Николай Леонов - Один и без оружия [Трактир на Пятницкой. Агония]
О Риге Корней сказал правду, там и казна воровская в банке лежала. Умолчал Корней о пустяке, что Хана в крестьянской одежде собирается забыть в чужой телеге покойником. Не любит мужик к властям обращаться, зароет незнакомца втихую, не было Хана и не стало, кто всполошится?
— Привык я, — Хан оглядел великолепно сидевший смокинг, вытянул ноги, любуясь лакированными штиблетами. — И от людей уважение. Может, так пойдем, Корней, а?
— Касса твоя два дня пролежит, не сгниет?
— Уверен, — Хан самодовольно усмехнулся. — Она не у людей спрятана. Люди, Корней, самое ненадежное, что на земле существует…
— Идем, Сенека, — прервал его неожиданные философствования Корней.
— Значит, круглая и крутится, — довольно повторил Корней, оглядывая Дашу.
Он выбрал квартиру Натансона из противоречия логике Мелентьева. Никак пугливый нэпман, мошенник и чистодел не подходил для временной берлоги двух убийц. Никогда, решит Мелентьев, и Корней повел Хана именно сюда. И чего от себя самого скрывать, очень он рассчитывал тут Паненку найти, самое для нее место подходящее.
— Нет, что бы про меня людишки ни болтали, — потирая крепкие ладони, сказал Корней, — а умен я незаурядно. Как полагаешь, Паненка? — Он оперся на спинку кресла, нагнулся к Даше и, хотя ожидал пощечины, увернуться не успел. Девушка вскользь, но мазнула его по щеке.
Корней рассмеялся, а Хан, проверив на дверях запоры и швырнув хозяина на диван, сказал:
— Свободой клянусь, я в девчонку влюбился.
Даша, как всякая женщина, тонко чувствовала отношение мужчины. Алмаз сейчас о ней забыл, думает только о своей шкуре. Корней еще тянется к ней, но так, самолюбие потешить, не более, а Хан смотрит, как на забавного щенка, который цапнуть норовит. Со щенком можно поиграть, но лучше утопить и не иметь лишней мороки. Хан опасен, не Корней, старика уговорить можно, молодого нельзя, он глухой.
Корней жестом вызвал хозяина в прихожую и оставил Дашу и Хана вдвоем.
— Все играешь, не надоело? — добродушно спросил Хан.
Даша не ответила, смотрела подозрительно.
— Верно, что ты Воронцова на сходку провела?
— Верно, — Даша решила не злить парня, не выказывать ни страха, ни презрения. — Он один потолковать с людьми хотел, а твой хозяин на него ребят натравил…
На «хозяина» Хан не среагировал, но, когда Даша сказала: «Ребят натравил», вскинулся:
— Ну, там не только сявки были, кое-кого знаю… Сипатый, у него своя корысть, а отца Митрия, к примеру, попробуй натрави…
— Убил Корней Дмитрия Степановича…
— Врешь, — убежденно сказал Хан, хотя слышал то же от самого Корнея. — Не станет Корней на себя кровь брать, остережется…
— Выхода не было, только вход, Дмитрий Степанович его…
— Он двум богам служил, — сказал Корней, слышавший весь разговор. — А крови, Хан, на мне и так предостаточно. — Он помолчал, разглядывая молодых людей. — Больше, меньше, давно без разницы.
Хан поднялся легко, поигрывая тростью, очень она его забавляла, вышел из комнаты. Хозяин, смешно подвязанный фартуком, выволакивал из чулана различное барахло. Хан помог ему выдернуть плетеную пыльную корзину, отряхнул руки, взглянул на висевший на стене телефонный аппарат, помедлил, затем заглянул в комнату. Корней, обхватив Дашу за плечи, что-то шептал, девушка упиралась ему в грудь ладонями и отрицательно качала головой.
— Корней, мне позвонить требуется, не возражаешь? — спросил Хан.
— Звони! — оттолкнув Дашу, раздраженно ответил Корней, но тут же спохватился и выскочил в коридор. — Куда? Откуда у тебя друзья с телефонами? — Он держал в руке пистолет.
Хан уже назвал номер, покосился на пистолет и, прикрыв трубку ладонью, сказал:
— Не бренчи нервами, одной мадаме скажу… — Видно, ему ответили, так как Хан сказал в аппарат: — Люси? А тебе может звонить и другой? — Он подмигнул Корнею. — Я задержусь в «Астории», ночевать не приду…
Корней вырвал у Хана трубку, прижал к уху и услышал женский голос:
— Жоржик, ты обещал…
Хан сжал Корнею кисть руки, державшую пистолет, забрал оружие и, оставив Корнея у телефона, вернулся в комнату.
— Что за девка? Зачем звонил? — преследуя его по пятам, спросил Корней.
Хан подбросил на ладони пистолет, опустил в карман, взглянул на Корнея с интересом. Вдруг лицо молодого человека потеряло окаменелость, он улыбнулся, показав великолепные зубы. Даша вспомнила, что раньше, до убийства Сынка, Хан, улыбаясь, нравился ей, и даже очень.
— А с ней, — Корней кивнул на Дашу, — как поступим? С собой брать глупо, оставлять еще глупее.
— Обычно, дедовским способом, — в руке Хана сверкнул нож.
Даша метнулась к окну, пытаясь открыть.
— Брось, Паненка, шутим, — Корней подмигнул Хану, обводя взглядом комнату, мол, не здесь же кончать девчонку, шуму много. — Будем уходить, тебя с собой заберем, а из Москвы выедем — шагай на все стороны.
Даша понимала, лжет Корней, живой не отпустит, но и сейчас, здесь кончить не разрешит. Она открыла окно, села на подоконник, глянула с третьего этажа на булыжную мостовую и сказала:
— На шаг подойдешь, выпрыгну.
— Не стоит, Даша, — Хан поигрывал ножом, улыбался, и глаза у него были ласковые и усталые. — Все кончилось, а может, просто перерыв.
Хан, продолжая смотреть на Дашу, схватил Корнея за плечо, дернул к себе и ударил ножом в грудь. Даша прикусила ладонь, смотрела, онемев. Корней издал нечленораздельный звук, качнулся, но Хан держал его крепко за плечи, рукоятка ножа торчала из груди Корнея, по пиджаку и манишке текла кровь, лицо стало бледнее обычного, по щеке прокатилась слеза.
— Страшно? — Хан выдернул нож, вытер о пиджак жертвы, но с лезвия еще капала кровь.
Хан ударил Корнея по лицу, сказал:
— Открой глаза, сука. Тебя спрашиваю: страшно?
Корней приоткрыл глаза, увидел нож, свою грудь в крови, зажмурился. Хан вновь залепил ему пощечину.
— Умрет от страха, сука, так я за него как за человека отвечу. Обидно? — Он продолжал держать перед лицом Корнея кровавый нож, подмигнул Даше. — Ишь как переживает! Жизнь-то, оказывается, не так дешева?
Корней открыл глаза, вцепился взглядом, пытаясь сориентироваться в обстановке. С ножом и кровью какой-то камуфляж, так как он не ранен… Что же это значит?
— Лизни, Корней, — Хан сунул ему нож в лицо. — Ударю, — и Корней покорно лизнул лезвие. — Соленая? — полюбопытствовал Хан. — Не краска, кровь настоящая, только что не человеческая…
— Сынок! Колька Сынок! — неожиданно закричала Даша.
— Какой еще Сынок! — защелкивая на Корнее наручники, рассмеялся Хан. — Николай? В цирке, наверное, где же еще? — Он толкнул так и не пришедшего в себя Корнея в грудь, и тот упал в кресло. — Давно приметил, — вытирая руки платком, философски изрек Хан. — У трагедии часто комический конец. — Он, сотрудник уголовного розыска Степан Сурмин, не знал, что Константин Николаевич Воронцов умер. — Возьми на память, Даша, — Хан протянул девушке нож, лезвие которого легко утапливалось в рукоятке, выпуская из нее кровь.
— Корней, как же ты голос жены собственной по телефону не узнал? — накопленное за последние дни напряжение прорвалось у Сурмина безудержным весельем. — Это же я Анне звонил, она подтвердила, что ты Дмитрия Степановича, сука, убил. Ты в ресторации сказал, я не верю, думаю, рисуешься. Даша тут подтвердила, я сомневаюсь. Думаю, возьму тебя, а ты снова чистенький перед законом. Я и позвонил, как было оговорено, ты первую фразу Анны не слышал: «Твоего друга митрополит ждет». Ты сам-то, Корней, не забыл, что на вашем обезьяньем языке митрополитом председателя суда зовут? — веселился Хан.
В прихожей раздались шум, голоса и визгливый возглас хозяина квартиры:
— Я и шел вас предупредить, Иван Иванович. Позвонить-то нельзя, слышно в комнате. Осторожнее!
Мелентьев быстро вошел в комнату, окинул всех цепким взглядом, кивнул Сурмину, будто виделись недавно, подошел к Даше, обнял за плечи, прижал к себе и вздохнул.
— Вы что? — Даша отстранилась.
Сурмин вновь преобразился, смотрел испуганно, с надеждой, сомнением и обидой. Мол, как же так, все должно быть отлично.
— Да, Степан, — Мелентьев постучал пальцем по сердцу, — лучшие всегда погибают первыми.
Сурмин съежился,’ отошел в сторону, только сейчас почувствовал, как устал и что теперь все ему безразлично, никакой радости нет. Даже безучастно сидевший в кресле Корней не вызывал никаких эмоций. Ну, взяли наконец Корнея, еще одним преступником меньше. Ну и что?
Мелентьев рывком поставил Корнея на ноги, взглянул равнодушно. Сбылась мечта его жизни: Корней взят на деле, стоит в наручниках… И неожиданно Ивану Ивановичу Мелентьеву, человеку достаточно образованному, всегда гордившемуся своей выдержкой, захотелось ругаться, матерно и вычурно ругаться, кричать и вообще безобразничать. Разве стоило ради этого жить? Он отвернулся и тихо сказал:
